Я весь въ свѣту, доступенъ всѣмъ глазамъ,
Я приступилъ къ обычной процедурѣ —
Я къ микрофону всталъ, какъ къ образамъ...
Нѣтъ-нѣтъ, сегодня — точно къ амбразурѣ.

И микрофону я не по нутру —
Да, голосъ мой любому опостылетъ.
Увѣренъ, если гдѣ-то я совру,
Онъ ложь мою безжалостно усилитъ.

Бьютъ лучи отъ рампы мнѣ подъ ребра,
Свѣтятъ фонари въ лицо недобро,
И слѣпятъ съ боковъ прожектора,

И — жара! жара, жара!..

Сегодня я особенно хриплю,
Но измѣнить тональность не рискую, —
Вѣдь если я душою покривлю,
Онъ ни за что не выправитъ кривую.

Мелодіи мои попроще гаммъ,
Но лишь сбиваюсь съ искренняго тона,
Мне сразу больно хлещетъ по щекамъ
Недвижимая тѣнь отъ микрофона.

Бьютъ лучи отъ рампы мнѣ подъ ребра,
Свѣтятъ фонари въ лицо недобро,
И слѣпятъ съ боковъ прожектора,

И — жара! жара, жара!..

На шеѣ гибкой этотъ микрофонъ
Своей ѕмѣиной головою вертитъ.
Лишь только замолчу, ужалитъ онъ —
Я долженъ пѣть до одури, до смерти.

Не шевелись, не двигайся, не смѣй!
Я видѣлъ жало, ты — ѕмѣя, я знаю!
И я сегодня — заклинатель ѕмѣй,
Я не пою — я кобру заклинаю.

Бьютъ лучи отъ рампы мнѣ подъ ребра,
Свѣтятъ фонари въ лицо недобро,
И слѣпятъ съ боковъ прожектора,

И — жара! жара, жара!..

Опять не будетъ этому конца!
Что́ есть мой микрофонъ — кто мнѣ отвѣтитъ?
Теперь онъ — какъ лампада у лица,
Но я не святъ, и микрофонъ не свѣтитъ.

Прожорливъ онъ, и съ жадностью птенца
Онъ изо рта выхватываетъ звуки.
Онъ въ лобъ мнѣ влепитъ девять граммъ свинца,
Рукъ не поднять — гитара вяжетъ руки.

Бьютъ лучи отъ рампы мнѣ подъ ребра,
Свѣтятъ фонари въ лицо недобро,
И слѣпятъ съ боковъ прожектора,

И — жара! жара, жара!..

Я оглохъ отъ ударовъ ладоней,
Я ослѣпъ отъ улыбокъ пѣвицъ,
Сколько лѣтъ я страдалъ отъ сѵмфоній,
Потакалъ подражателямъ птицъ!

Сквозь меня, многократно просѣясь,
Чистый звукъ въ ваши души летѣлъ.
Стопъ! вотъ тотъ, на кого я надѣюсь,
Для кого я все муки стерпѣлъ.

Сколько лѣтъ въ меня шептали про луну,
Кто-то весело оралъ про тишину,
На пилѣ одинъ игралъ — мозгъ выпиливалъ,
А я усиливалъ, усиливалъ, усиливалъ!..

На низахъ его голосъ утробенъ,
На верхахъ онъ подобенъ ножу.
Онъ покажетъ, на что онъ способенъ,
Но и я кое-что покажу.

Онъ поетъ задыхаясь, съ натугой,
Онъ усталъ, какъ солдатъ на плацу.
Я тянусь своей шеей упругой
Къ золотому отъ пота лицу.

Сколько лѣтъ въ меня шептали про луну,
Кто-то весело оралъ про тишину,
На пилѣ одинъ игралъ — мозгъ выпиливалъ,
А я усиливалъ, усиливалъ, усиливалъ!..

Только вдругъ... Человѣче, опомнись!
Что́ поешь? Отдохни — ты усталъ!
Это патока, сладкая помѣсь!
Залъ, скажи, чтобы онъ пересталъ!

Къ сожалѣнью, чудесъ не бываетъ,
Я шатаюсь, я еле стою...
Онъ смертельную горечь вливаетъ
Въ микрофонную глотку мою.

Сколько лѣтъ въ меня шептали про луну,
Кто-то весело оралъ про тишину,
На пилѣ одинъ игралъ — мозгъ выпиливалъ,
А я усиливалъ, усиливалъ, усиливалъ!..

Въ чемъ угодно меня обвините,
Только противъ себя не пойдешь.
По профессіи я — усилитель,
Я страдалъ, но усиливалъ ложь.

Застоналъ я — динамики взвыли,
Онъ сдавилъ мое горло рукой.
Отвернули меня, умертвили,
Замѣнили меня на другой.

Тотъ, другой, — онъ все стерпитъ и приметъ.
Онъ навинченъ на шею мою...
Часто насъ замѣняютъ другими,
Чтобы мы не мѣшали вранью.

Мы въ чехлѣ очень тѣсно лежали:
Я, штативъ и другой микрофонъ,
И они мнѣ, смѣясь, разсказали,
Какъ онъ радъ былъ, что я замѣненъ.