|
Ожиданіе длилось, а проводы были недолги —
Пожелали друзья: «Въ добрый путь! Чтобы — все безъ помѣхъ!»
И четыре страны предо мной разстелили дороги,
И четыре границы шлагбаумы подняли вверхъ.
Тѣни голыхъ березъ добровольно легли подъ колеса,
Залоснилось шоссе и штыкомъ заострилось вдали.
Вѣчный смертникъ, комаръ, разбивался у самаго носа,
Превращая стекло лобовое въ картину Дали.
Сколько смѣлыхъ мазковъ на причудливомъ мертвомъ покровѣ,
Сколько сѣрыхъ мозговъ средь безсчетнаго множества тѣлъ!
Вотъ взорвался одинъ, до отвала напившійся крови,
Ярко-краснымъ пятномъ завершая дорожный шедевръ.
И сумбурныя мысли, лѣниво стучавшія въ темя,
Устремились въ пробой — ну, попробуй-ка, останови!
И въ машину ко мнѣ постучало настойчиво Время, —
Я впустилъ это время, замѣшенное на крови.
И сейчасъ же въ кабину глаза изъ бинтовъ заглянули,
Прозвучало: «Куда ты? На западъ? Вертайся назадъ!..»
Въ тотъ же самый моментъ по обшивкѣ царапнули пули.
Я услышалъ: «Ложись! Берегись! Проскочили! Бомбятъ!»
Этотъ первый налетъ оказался не такъ чтобы очень:
Схоронили кого-то, прикрывъ его кипой газетъ.
По дорогѣ народъ подходилъ ко мнѣ изъ-за обочинъ,
Какъ лѣтъ тридцать спустя, на обычный «Рено» поглазѣть.
И исчезло шоссе — мой единственный вѣрный фарватеръ.
Лишь — скелеты березъ безъ снарядами сбитыхъ вершинъ.
Безтѣлесный потокъ обтекалъ не спѣша радіаторъ.
Я за сутки пути не продвинулся ни на аршинъ.
Я уснулъ за рулемъ — я давно разомлѣлъ до зѣвоты, —
Ущипнуть себя за ухо или глаза протереть?
Въ креслѣ рядомъ съ собой я увидѣлъ сержанта пѣхоты:
«Ишь, трофейная пакость, — сказалъ онъ, — удобно сидѣть.»
Мы поѣли съ сержантомъ домашнихъ котлетъ и редиски,
Онъ опять удивился: откуда такое въ войну?
«Я, братокъ, — говоритъ, — восемь дней какъ позавтракалъ въ Минскѣ.
Ну, спасибо, ѣзжай! Будетъ время, опять загляну.»
Онъ ушелъ на востокъ со своимъ порѣдѣвшимъ отрядомъ.
Снова мирное время проникло въ машину мою.
Это время глядѣло единственной женщиной рядомъ,
И она мнѣ сказала: «Усталъ? Отдохни — я смѣню.»
Все въ порядкѣ, на мѣстѣ, — мы ѣдемъ къ границѣ, насъ двое.
Тридцать лѣтъ отдѣляетъ насъ отъ приключившихся встрѣчъ.
Вотъ забѣгали щетки, отмыли стекло лобовое, —
Мы увидѣли знаки, что призваны предостеречь.
Кромѣ рѣдкихъ ухабовъ, ничто на войну не похоже,
Только лѣсъ молодой, да сквозь снова налипшую грязь
Два огромныхъ штыка полоснули морозомъ по кожѣ,
Остріями стоящіе кверху, а не накренясь.
Здѣсь, на Минскомъ шоссѣ, мнѣ отчетливо вдругъ показалось,
Что и мнѣ довелось воевать гдѣ-то невдалекѣ, —
Потому для меня и шоссе, словно штыкъ, заострялось,
И лохмотія свастикъ болтались на этомъ штыкѣ.
⁂
|
Ахъ, дороги узкія —
Вкось, наперерѣзъ, —
Версты Бѣлорусскія —
Съ ухабами и безъ.
Какъ орѣхи грецкіе,
Щелкаю я ихъ, —
Баютъ, что Нѣмецкія —
Гладки и прямы,
И что дороги эти — ряда по три,
И нѣтъ табличекъ съ «Achtung!» или «Halt!».
Ну что же — мы прокатимся, посмотримъ,
Понюхаемъ не порохъ, а асфальтъ.
Ату, колеса гончія!
Цѣлюсь подъ обрѣзъ —
Волноваться кончу я
На отмѣткѣ «Брестъ».
Вотъ товарищъ въ кителѣ
«Щелкнулъ» для жены, —
И — только насъ и видѣли
Съ нашей стороны...
Я посмотрю Парижъ, Варшаву, Ниццу!
Они — рукой подать, наискосокъ.
Такъ я впервые пересѣкъ границу,
И чьи-то тамъ сомнѣнія пресѣкъ.
Ахъ, дороги скользкія —
Вотъ и вашъ чередъ, —
Деревеньки Польскія —
Стрѣлочки впередъ;
Телѣги подъ навѣсами,
Булыжникъ-чешуя...
По-Польски ни бельмеса мы —
Ни жена, ни я.
Потосковавъ о ломтѣ, о стаканѣ,
Остановились гдѣ-то наугадъ, —
И я сказалъ по-Русски: «Прошу, пани!» —
И получилось точно и впопадъ.
Ахъ, ѣда дорожная
Изъ немногихъ блюдъ!
Ѣмъ неосторожно я
Все, что подаютъ.
Напослѣдокъ — сладкое,
Стало быть — кончай,
И на ихъ хербатку я
Дую, какъ на чай.
А панночка пощелкала на счетахъ
(Все, какъ у насъ — зачѣмъ туристы врутъ?) —
И я ей далъ не помню сколько злотыхъ,
Подумавъ, что по-Божески берутъ.
Гдѣ же пѣсни-здравицы, —
Ну-ка, подавай! —
Польскія красавицы,
Для туристовъ — рай?
Рядомъ на поляночкѣ —
Души нараспахъ —
Веселились панночки
Съ граблями въ рукахъ.
«Да, побывала Польша въ самомъ пеклѣ, —
Сказалъ мнѣ виды видѣвшій Полякъ. —
Красавицы-Полячки не поблекли,
А сгинули въ Нѣмецкихъ лагеряхъ...»
Лемеха врѣзаются
Въ землю тамъ и тутъ,
Пеплы попадаются
До сихъ поръ подъ плугъ.
Память, вдругъ разрытая —
Неживой укоръ.
Жизни недожитыя —
Для колосьевъ кормъ.
Въ моемъ мозгу, который вдругъ сдавило
Какъ обручемъ, — но такъ его, дави! —
Варшавское возстаніе кровило,
Захлебываясь въ собственной крови.
Дрались — худо, бѣдно ли,
А наши корпуса —
Въ пригородѣ медлили
Цѣлыхъ два часа.
Бой принять съ Поляками
Рвались, какъ одинъ, —
И танкисты плакали
На броню машинъ...
Военный эпизодъ — давно преданье,
Но не поросъ съ годами онъ быльемъ —
Не позабыто это опозданье,
Коль скоро мы заспорили о немъ.
Почему же медлили
Наши корпуса?
Почему обѣдали
Эти два часа?
Потому что танками,
Мокрыми отъ слезъ,
Англичанамъ съ Янками
Мы утерли носъ.
А можетъ быть, развѣдка оплошала?
Теперь уже навѣрно не узнать...
Но вотъ сейчасъ читаю я: «Варшава» —
И ѣду, и хочу не опоздать.
|
⁂
|
Лѣсъ ушелъ, и обзоръ расширяется,
Вотъ и зданія появляются,
Тѣни намъ подъ колеса кидаются,
И остаться въ живыхъ ухитряются.
Перекресточки — скорость сбрасывайте.
Паны, здравствуйте! Пани, здравствуйте!
И такіе, кому не до братства, тѣ
Тоже здравствуйте, тоже здравствуйте!
Вотъ она, многопослѣвоенная,
Несравнимая, несравненная!
Не сровняли съ землей, оглашенные,
Уцѣлѣла краса незабвенная.
Я клоню свою голову шалую
Предъ меня покорившей Варшавою.
Насладиться красой поспѣшаю я,
Понимаю, дивлюсь, что въ Варшавѣ я.
И порядочекъ здѣсь караулится:
Указатели — скоро улица.
Предъ старушкой пришлось мнѣ ссутулиться —
Уточняю, чтобъ не обмишулиться,
А по-Польски — познанія хилыя,
А старушка мнѣ: «Прямо, милые!» —
И по-прежнему засеменила и
Повторяла все: «Прямо, милые...»
...Хитрованская Рѣчь Посполитая,
Польша панская, Польша битая,
Не единожды кровью умытая,
На Востокъ и на Западъ сердитая,
И Варшава — мечта моя давняя, —
Оскверненная, многострадальная,
Перешедшая въ область преданія, —
До свиданія, до свиданія...
|
1973 г.
|