|
Я первый смѣрилъ жизнь обратнымъ счетомъ —
Я буду безпристрастенъ и правдивъ:
Сначала кожа выстрѣлила потомъ
И задымилась, поры разрядивъ.
Я затаился, и затихъ, и замѣръ, —
Мнѣ показалось — я вернулся вдругъ
Въ бездушье безвоздушныхъ барокамеръ
И въ замкнутыя петли центрифугъ.
Сейчасъ я стану недвижимъ и грузенъ,
И погруженъ въ молчанье, а пока —
Мѣха готовятъ всѣхъ газетныхъ кузенъ
Раздуть свершенье это на вѣка.
Хлестнула память мнѣ кнутомъ по нервамъ —
Въ ней каждый образъ былъ неповторимъ...
Вотъ мой дублеръ, который могъ быть первымъ,
Который смогъ впервые стать вторымъ.
Пока что на него не тратятъ шрифта,
Запасъ заглавныхъ буквъ — на одного.
Мы съ нимъ вдвоемъ прошли весь путь до лифта,
Но дальше я поднялся безъ него...
Вотъ тотъ, который прочертилъ орбиту,
Въ лицо его не долженъ знать никто.
Сейчасъ онъ, вѣрно, въ бункерѣ закрытомъ
Бросаетъ горсти мыслей въ рѣшето...
И словно изъ-за дымовой завѣсы
Глядятъ глаза знакомыхъ и родныхъ, —
Они всѣ скоро на страницахъ прессы
Разскажутъ о предчувствіяхъ своихъ.
Всѣхъ тѣхъ, съ кѣмъ велъ я доброе сосѣдство,
Свидѣтелями призовутъ на судъ, —
Обычное мое, босое дѣтство
Обуютъ и въ скрижали занесутъ...
Чудное слово «пускъ!» — подобье вопля —
Возникло и нависло надо мной, —
Недобро, глухо заворчали сопла
И сплюнули расплавленной слюной.
И вихремъ чувствъ пожаръ души задуло,
И я не смѣлъ — или забылъ — дышать.
Планета напослѣдокъ притянула,
Прижала, не желая отпускать.
Она вцѣпилась удесятеренно, —
Глаза, казалось, вышли изъ орбитъ,
И правый глазъ впервые удивленно
Взглянулъ на лѣвый, вѣкомъ не прикрытъ.
Крикъ замеръ въ горлѣ, словно это кляпъ былъ,
Я росъ изъ кресла, какъ съ вѣтвями пень.
Вотъ сожрала все топливо до капли
И отвалилась первая ступень.
Тамъ, подо мной, сирены голосили,
Не знаю — хороня или храня,
А здѣсь надсадно двигатели взвыли
И изъ объятій вырвали меня.
Приборы на землѣ угомонились,
Вновь чередомъ своимъ пошла весна,
Глаза мои на мѣсто возвратились,
Исчезли перегрузки, — тишина...
Экспериментъ вошелъ въ другую фазу, —
Пульсъ началъ рѣже въ датчики стучать.
Я въ ночь влетѣлъ — минуя вечеръ, сразу, —
И получилъ команду отдыхать.
И стало тѣсно голосамъ въ эфирѣ,
Но Левитанъ ворвался, какъ въ спортзалъ,
И отчеканилъ громко: «Первый въ мірѣ...» —
И про меня хорошее сказалъ.
Я, ощущая словъ своихъ серіозность,
Повѣдалъ какъ я чувствую себя.
Пришла такая приторная легкость,
Что даже затошнило отъ нея.
Шнуръ микрофона словно въ петлю свился,
Стучали въ ребра легкія, звеня.
Я на мгновенье сердцемъ подавился —
Оно застряло въ горлѣ у меня.
Я отдалъ рапортъ грамотно, на совѣсть —
Разборчиво и очень дѣлово.
Я думалъ: вотъ она и невесомость,
Когда не весишь вовсе ничего.
Но я не вѣдалъ въ этотъ часъ полета,
Что тяжесть невесомости милѣй,
Что отъ нея кровавой станетъ рвота,
И кальцій будетъ вымытъ изъ костей...
|